Мои родители обыкновенные люди, отец работал на жомооткормочном пункте. Нас в семье — семеро детей: три брата и четверо сестер. Я родилась четвертой в 1912 году. В Киев приехала в 1933 году, училась па рабфаке, вышла замуж. Жили в 13-метровой комнатке на ул. Чкалова, 25. В первый день войны я с детьми ушла к маме на Тверскую. Там же была моя сестра с глухонемым ребенком. В город вступили фашисты. В какой-то день без звонка и стука к нам зашли соседи: Жора Веревко и другие. При мне забирали все, что им нравилось. Жора подошел к дивану, на котором лежала мама, столкнул ее, и диван забрал. После войны я видела этого человека.
У моей старшей сестры Гиты был русский муж, Агеев, очень порядочный человек. У них рос сын Игорь. Он жив и сейчас. Когда война началась, Гиту с ребенком муж отправил к своим родителям на Подол, они жили на Константиновской, 22. У его сестер — мужья евреи, а у брата — еврейка жена. Это была очень большая семья. Гиту они скрывали. Однажды я пошла набрать воды на угол Золотоворотской и Владимирской, там была колонка. Вижу: издалека по Владимирской идет колонна людей. Их вели немцы, по бокам — собаки. Все люди с лопатами наперевес. Вдруг я узнала папу, он держал подмышкой талес. Побежать к нему? Но у меня дома дети. Говорили, что их повели дальше Голосеевского леса, там и убили.
Появилось объявление: всем евреям собраться в районе Сырца на Лукьяновском кладбище. Пришел Шура, муж сестры. Он нас проводил до ул. Артема в скверик (там сейчас бюст Косиора). Мы сели на скамейку — мама, я с сестрой и дети. Ребята притихли. Шура пошел к Бабьему Яру и быстро вернулся: «Туда вам нечего идти». Детей у нас забрал, мы вернулись на Тверскую. Эту ночь не спали, лежали в коридоре на полу. Утром надо уйти. Я отдала котиковую шубку соседке за старую фуфайку. Обувь тоже дали — какие-то валенки. Было 1 октября. И погода хорошая стояла. Мы втроем пошли в сторону Сталинки, но потом мама вернулась на Тверскую.
Шура забрал детей к себе на Подол. Глухонемого мальчика сестры сразу вывели на улицу: его не хотели прятать. Вероятно, его забрали и убили. Моих детей они скрывали. Нам рассказали, что их все-таки привели на Тверскую. Мама тоже была там. Немцы приехали с машиной и забрали всех. Но я знаю и другое: все эти годы, что немцы оккупировали Киев, ребят скрывали на Подоле. Когда немцы оставляли Киев, их всех погнали с Подола на Караваевы дачи. Сестра на какое-то время оставила детей, вышла за чем-то. В это время явились соседи и сказали, что это жидовского солдата дети. Их забрали и — все. Игорь, сын старшей сестры Гиты и Шуры, помнит, когда их увели. Детей не стало. Где мои дети, как они погибли — до сих пор не известно. Но все это потом.
А пока мы с Розой уходили из Киева, но нас не пустили. Говорили, что можно переправиться через Днепр. Мосты уже были взорваны. Нас приняли за русских. Какой-то рыбак лодкой переправлял на ту сторону Днепра, в Дарницу. Роза отдала ему свои часы. Заночевали у одинокой тетки. Она нам все про жидов говорила, что они очень плохие, что все плохое — это из-за них, из-за жидов. О том, что мы еврейки, она не догадалась. Чуть свет мы двинулись дальше. Шли через Полтаву до Курска по рельсам железной дороги. Это очень страшно. Вдоль всей железной дороги возвышались разбитые составы. Однажды издали вижу — стоят два немца. Я говорю: «Роза, вот это — наш конец. Пойдем и не будем оборачиваться, как будто мы их не видим». Мы прошли, они нас не окликнули. Но сзади раздались выстрелы.
На Украине нам было хорошо потому, что пускали ночевать. Люди знали, что такое война. Были такие места, где нас скрывали, зная, кто мы. Попадались села, где одна часть была занята немцами, а другая — еще нет. Проходили мы по 50 километров в день. Я завидовала нищим — нищий может просить, а я не могла. Роза что-то добывала. Только под Курском мы смогли сесть в эшелон.
О муже я ничего не знаю. От него было одно письмо. 30 лет занималась розыском, но где его могила, так и не нашла.